В газете «Туймазинский вестник» от 17 февраля 2018 году опубликован мой рассказ «Оборванное счастье». Финал его поверг многих в ужас,  вызвал большой резонанс: читатели «требовали» счастливой развязки…  Редакция газеты объявила конкурс на «новую концовку»   . Объявление прочитала моя коллега из с. Акъяр Хайбуллинского района — Гульнара Юлаевна  Мамбетова… Она спасла! Спасла всех нас!..    Только теперь появилась новая головная боль — как назвать рассказ? Объявляю новый конкурс… на новое название совместного произведения. Свои предложения, уважаемые посетители сайта,  можете оставить в комментариях.

Новая редакция рассказа.

Фаиля Ситдикова и Гульнара  Арсланова

Господи! Почему ты не можешь простить меня ?! Дура я тогда была, молодая… Ну, куда бы я с ним подалась? Не собирался этот залетный студент со стройотряда на мне жениться…  Веселый был, ветреный… А мне, мне же тогда и восемнадцати  не было, —  подвывала Нюрка, стоя на коленях в передней комнате.  Уставившись красными от слез и бессонной ночи глазами на светлое  пятно в углу,  где когда-то на красиво убранной полке стояла выцветшая от времени иконка Божьей матери с младенцем,  вытянув перед собой  сложенные  в молитве руки, молодая женщина горько всхлипывала.

– Боженька! Дай нам со Степочкой маленького. Я буду верить в тебя, буду ходить в церковь, буду день и ночь молиться,  –   шептала женщина, время от времени облизывая  посиневшие губы, из которых все еще сочилась солоноватая на привкус кровь. Нос распух, под левым глазом багровел кровоподтек…

Нюра крепко обняла себя за плечи,  опрокинулась на холодный пол, закрыла отяжелевшие веки…

Три года назад, после весеннего сева, тридатипятилетний  тракторист колхоза Степан Васильев без долгих ухаживаний предложил Анне выйти за него замуж. Ей советоваться было не с кем: отца своего она совсем не помнила, мать же умерла больше года назад. То ли наскучило девушке жить одной, то ли инстинкт продолжения рода в ней заговорил, но согласилась Нюра пойти в сельсовет и расписаться со Степаном. Пышной свадьбы с брызгами шампанского и букетами цветов не было — посидели с друзьями, приняли скромные поздравления соседей и разошлись. Но это нисколько не омрачило медового месяца молодых – зажили дружно, мирно.  Степан знал о похождениях своей невесты, но честным мужским словом уверил: упреков и намеков  на ее прошлое не будет!

Женщина все еще всхлипывала, когда услышала тяжелые шаги. Вздрогнув, она быстро встала, вся сжалась, закрыла лицо дрожащими руками, ожидая удара. Нюра чувствовала себя очень виноватой  перед мужем  и поэтому готова была снести даже побои, лишь бы ее Степочка остался с ней… Но Степан не поднял на этот раз руки:  зло выругался и  вышел в сени, в сердцах хлопнув дверью.

Нюра знала: наутро Степан снова напьется, начнет упрекать ее, кричать, бить, а потом упадет перед ней на колени и будет горько плакать, умоляя  родить ему ребеночка. А она прижмет его кудрявую голову к своей изболелой груди и будет ему что-то шептать, шептать, шептать…  Так было уже не единожды.  Такой жизнью молодая женщина живет последние год-полтора… Не будет у них со Степаном детей! Погубила она деточек своих!

Степан о ребенке заговорил чуть ли не в первую брачную ночь. С каким умилением он грезил о сыне, дочках. У Нюры на глаза наворачивались слезы, к горлу подкатывал комок. Тогда они надолго умолкали, прислушиваясь к биению своих сердец.  Каждый думал о своем: Степан смущенно улыбался в темноте, предвкушая то чувство, которое он испытает, прижимая своего кровинушку к груди. Закрыв глаза,  он вновь и вновь представлял тот маленький  сопящий сверточек, который будет его сыном или дочкой (разве это важно?!)  Нюра же боялась об этом даже думать… Когда ныне покойная бабка Кузьминиха в очередной раз освободила ее от нежеланной беременности, она, мир праху ее, предупредила: «Смотри, девка, как бы локти не пришлось потом кусать!»

Разве могла тогда бесшабашная  красавица Нюра предвидеть сою судьбу? Ей казалось, что  вся жизнь у нее еще впереди, что от жизни сегодня нужно брать все лучшее, чтобы потом не было мучительно больно…

Степану нужно ребенка. Своего. Из детдома он не хочет. Он все еще надеется, что молодая супруга  родит ему…   Но прошлой осенью разуверился: пустая она!  Тогда он впервые не пришел ночевать, а утром явился пьяный и жестоко избил жену, которую так любил когда-то, называл  не иначе, как Анютой, Аннушкой, помогал ей во всем, не разрешал ей носить тяжести, готов был ради нее на все.

Нюра, оставшись одна, еще долго плакала,  то проклиная себя, то обращая свои мысли к Богу, то жалуясь матери-покойнице на свою судьбинушку. А потом, свернувшись калачиком, уснула в холодной постели. Утром она не встала: все тело болело, голову трудно было оторвать от подушки, ломило поясницу, ужасная тошнота то и дело подкатывала к горлу, в желудке засосало… Нюре захотелось горячего чая: со вчерашнего утра ничего не ела,  но встать она не могла. Сквозь дремоту она слышала, как в сарае неистово мычала не доенная комолая Зойка, блеяли не поеные овцы, гоготала, крякала, кудахтала  голодная птица.

Только к вечеру Степан вернулся домой. Он был пьян, но не настолько, чтобы не увидеть состояния жены. Ее  осунувшееся лицо, темные круги под глазами, безучастный, отрешенный взгляд очень скоро отрезвили мужчину, и он решил, что, пожалуй, не будет сегодня заводить разговоров о ребенке.

Нюра не поднялась и на следующее утро. Поясницу немного отпустило, но слабость, сковавшая все  тело, точно пригвоздила ее к постели. Тошнота так и не отступала. Кушать  она ничего не хотела, да и не могла. Только стакан горячего чая с кислым смородиновым вареньем, к которому она раньше была совершенно равнодушной, несколько улучшали ее состояние.

По утрам, уходя на работу в колхозную МТС, Степан искоса заглядывал в неузнаваемое лицо своей жены. Нюру было очень жалко, но мужская гордость не позволяла ему, обиженному на судьбу, обманутому, как ему тогда казалось, супругой,  мириться с женщиной.

Сегодня на работу Степан не пойдет —  отпросился у бригадира: нужно Нюрку в больницу свозить, как бы не померла…

- Анюта, я щец вчера сварил, наваристые получились, может, поешь? – спросил он, осторожно подойдя к кровати, где тихо лежала бледная Нюра. – Может, хочешь чего? – Степан нежно взял похудевшую за несколько дней руку жены в свои большие, черные от мазута, лапища.

- Лука, зеленого, — прошептала Нюра.

- Где я его тебе возьму? Апрель на дворе, не июль, — грубо оборвал Степан.  Встал резко и направился к двери. Но вдруг, будто что-то осенило его, он в одно мгновение очутился  возле жены, опустился на колени и стал осыпать ее горячими поцелуями.

- Нюра! Нюрочка! – задыхаясь шептал Степан. — Это оно! Я знаю… Милая Аннушка, ты беременна! У нас будет ребенок! У моей сеструхи так же было. Она всегда, бывало, как забеременеет, пучками лук зеленый жевала…

Степан к вечеру привез из Орловки фельдшерицу, которая подтвердила, что жена его ждет ребенка. Отчаявшаяся забеременеть женщина давно уже не обращала внимания на нарушения,  а двухнедельную задержку сослала на простуду…

Девять месяцев ожидания ребенка прошли очень быстро. Как бы их Нюра хотела продлить в девять лет!  Счастью не было предела…  Степана  словно  подменили: он, словно мальчишка,  летал на крыльях, стараясь во всем помочь своей Аннушке, облегчить ее состояние, угодить всем ее прихотям.

Когда пришли сроки, Степан отвез ее в райцентр. Там, в только что открывшемся роддоме, и появился на свет выстраданный, вымоленный у господа горластый карапуз с карими, как у Степана, глазами и такой же светловолосый, как Нюра.

На пятый день роженицу с младенцем выписали домой. Гордый и счастливый новоиспеченный папаша за женой и сыном приехал на лучшей колхозной лошади, запряженной в бригадирскую кошевку. У дверей роддома Нюру с ребеночком встречала родня мужа, живущая в райцентре. Егор, зять Степана,  изрядно подвыпивший по случаю встречи с шурином, как только Нюра с малышом уселась на дно кошевки, схватил лошадь под уздцы и повел всех к себе в гости. Егор одним махом отворил калитку, жестом приглашая всех войти. Но по пути под ноги попалась ему его собака Найда, он резким пинком отшвырнул ее прочь , зло выругался. Найда пронзительно завизжала и, продолжая скулить, убежала подальше от немилости хозяина.

- Зачем ты так, Егор?! – дрожащим голосом произнесла Нюра.

- Да поделом ей! Только кобелей и умеет на двор таскать!

Вообще, Найда давно привыкла к суровости хозяина,  к тому, что она лишь глаза и уши этого дома, готовые безропотно служить. Не могла она привыкнуть только к одному… Каждый год она исправно щенилась пушистыми комочками. Вдыхая запах кутят- малышей и обнюхивая каждый волосок щенячьей шерстки,   она беспокойно засыпала подле них. Она каждой клеточкой чувствовала блаженство  материнства, но также остро ощущала и постоянную  тревогу. И не напрасно!  Стоило ей на минутку покинуть теплую и счастливую конуру, как по возвращении она обнаруживала её уже пустой и холодной!  В этот раз Найда решила быть хитрее.  После появления щенков она одного спрятала в глубь старого сарая. Это получилось само собой: сохранить хоть одного, хоть одного…мелькало в собачьем мозгу.

Застолье было веселым: все пили за молодых родителей, за здоровье малыша, за семейное счастье, громко разговаривали,  то и дело перебивая друг друга, крича и размахивая руками, плясали, страстно отбивая дробь, и орали песни под гармошку.

Роженица была еще очень слаба, и  ей хотелось прилечь, уснуть… Но захмелевшему Степану  вдруг захотелось  непременно ехать домой, в Подлесное, чтобы провести ночь в своем доме. Он не поддавался ни уговорам  сестры, ни мольбам жены.

Нюра  покормила сына, перепеленала  в сухое;  перевязав синей атласной ленточкой кулечек в детском стеганом одеяльце,  аккуратно завернула его в большое ватное одеяло. Надев поверх пальто  тяжелый  овчинный  тулуп,  мать с ребенком на руках не без помощи родни уселась на задках кошевки. Она   крепко и нежно обнимала  драгоценный сверток.

Степан, опустошив на посошок еще стакан медовухи, взгромоздился на козлы. Нюра больше пить не хотела, но, не желая обидеть гостеприимную золовку,  все же осушила стакан прохладного напитка. Еще  усаживаясь в кошевку, она увидела вдали сутулую спину Найды,  в голове поплыли слова колыбельной: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок…». Нюра слегка поёжилась, поспешила прочь отогнать дурные мысли.

Когда путники  тронулись, уже давно смерклось. Легкая поземка на глазах заметала дорогу.  Степан погонял лошадь, размахивая  кнутом из сыромятного ремня. По наезженной  дороге двенадцать  верст – небольшой путь, но весь день шел снег, и по пороше ехать было тяжело: лошадь то и дело проваливалась в сугроб.

Найда, проводив гостей долгим взглядом, поспешила в свою конуру. Она ответила ей молчанием и пустотой… Двумя бешеными прыжками-рывками она добралась до укромного места в сарае, но, обнюхав каждый миллиметр последнего убежища спрятанного одного из всех, поняла… Щеночка нигде нет! Каким-то  собачьим природным чутьем догадалась — внутри бился слабый огонечек надежды —  гости! Может, щеночка отдали им?! Она пустилась вдогонку… Ни надвигающейся метели, ни синеющей ночи Найда не замечала, она догонит людей во что бы то ни стало!

- Нужно было заночевать в Дубровке, — с досадой думала Нюра, но высказывать свои мысли вслух не решалась. Ветер дул в спину. Женщина прислушивалась к его посвисту, к скрипу полозьев саней, пытаясь услышать  дыхание сына, подносила сверток к самому лицу. Малыш, сладко причмокивая губами,  мирно спал в крепких объятиях матери.

Нюра вглядывалась вдаль, но ничего, кроме  широких плеч мужа, не смогла разглядеть, а вскоре и вовсе закрыла глаза.  То ли от быстрой езды ее укачало, то ли выпитая доза медвяной настойки подействовала на нее, но вскоре она, словно в бездонную пропасть, провалилась в глубокий сон. Только изредка она просыпалась от громких понуканий Степана, прислушивалась, не плачет ли малыш,  и снова забывалась в сладостном сне под вой разыгравшейся пурги, под мелодичный гул проводов высоковольтной линии, под которыми и была проложена зимняя дорога в Подлесное – родное село Нины и Степана.

Когда Нюра очнулась ото сна, она сквозь покрывшиеся инеем ресницы увидела облепленного снегом мужа и не сразу узнала  его пьяный голос:

- Приехали, мать!  Добрались, слава Богу! Давай сюда наследника моего!

Пассажирка  попыталась встать, но тело ее, придавленное тяжелой одеждой,  не слушалось. Женщина не могла взять в толк: руки ее то ли озябли, то ли онемели, -   они не чувствовали  тяжести ребенка, которого всю дорогу она так нежно, с любовью прижимала к своей груди.   Она пошарила вокруг себя и вдруг с ужасом поняла:  одеяло пусто, ребенка в нем нет.  Не было ребенка и на дне кошевки…

Нюра, словно безумная,  вскочила, сбросила свое грузное тело на снег,  с диким воплем  поднялась,  сбила с ног опешившего  мужа, который так и стоял с вытянутыми руками.

Наступая на подол длинного тулупа, она падала, поднималась  и снова падала. Наконец, она  скинула  с плеч тяжелую ношу и, утопая в снегу, побежала в кромешную мглу, задыхаясь от горя и сильного ветра. Но вскоре ноги ее сделались, словно  ватные… Провалившись по пояс в сугроб, она больше не вставала. Она не знала, куда бежать, зачем… Ей хотелось умереть, но она жила: неистово билось сердце, в висках стучала кровь, отяжелевшие от молока груди саднили. Голова кружилась, вызывая приступ тошноты. Прокусанные до крови губы, шептали:

- За что? За что? За что? Господи-и-и-и-и! За что?

Степан попытался поднять обезумевшую жену, но, увидев её глаза, невольно отшатнулся назад. Еще минуту он был неподвижен. Затем быстро вскочил, торопливо рванулся назад по санному следу. Он шел, увязая в снегу, глотая слезы, размазывая их по еще хмельному лицу. Шел, ругая свою непутевую жизнь, проклиная себя, уже не сдерживая глухие рыдания, но упорно шел вперед! Санный след потихоньку пропал вовсе, но Степан продолжал идти в никуда. Перед глазами уже плыли мутные круги,  а Степан из последних сил двигался, не разбирая дороги.  Вдруг вдалеке замаячило что-то темным пятном. Степан немного увереннее зашагал  к  месту с черным островком в белой пелене дороги. Сердце то уходило вниз, в пустоту, то стучало молотом, отдавая в виски.  Он судорожно хватал ртом воздух. Что он сейчас увидит?  Запорошенный камень, прошлогоднюю корягу, присыпанную снегом?  Что? Внезапно  бугорок зашевелился и сбросил с себя покров снега. Степан не верил своим глазам: это же  зятьковская  Найда! Она лежала возле драгоценного свертка  и грела нелепо потерянного малыша своим материнским теплом! Да, ребенок был жив, он не успел замерзнуть, согреваемый  дыханием собаки. Только реснички его были слегка припудрены снегом. Степан схватил ребенка, подул теплым дыханием на личико, и, когда малыш поморщился, засмеялся громко и радостно!  Если бы сейчас  кто увидел Степана со стороны, не поверил бы, что это он!  Он плакал и смеялся одновременно, что-то напевал себе под нос,  при этом смешно подпрыгивая на месте в каком-то странном танце. Наконец, немного придя в себя,  отец крепко прижал сына и скомандовал Найде: «За мной, моя хорошая!» Она послушно вильнула хвостом.  А Степан, продолжая утопать в сугробах,  большими шагами поспешил к жене!  Он нес, с каждым шагом бережнее прижимая к груди,  самое дорогое -  маленький, но такой  огромный сверточек счастья!

На фото: Фаиля Мусиевна Ситдикова и Гульнара Юлаевна Мамбетова. 5 октября 2016 г. Уфа. ИРО РБ. После церемонии награждения лучших учителей русского языка и литературы Республики Башкортостан