Деревенские дети рано начинают понимать, что такое «умереть». Умер, значит, перестал дышать, двигаться, пищать… Например, умерла маленькая мышка, которую домашняя кошка в зубах принесла своим котятам; так и не вылупившись, умер в яйце маленький цыпленок; гусёнка неопытная мамаша-гусыня затоптала в плетеном гнезде под койкой.

Да! Так и было: гуси неслись дома. Мама с бабушкой по каким-то только им известным приметам узнавали, что гусям пора откладывать яйца: заносили в дом старые ивовые корзины-гнёзда, любовно устилали их соломой и ставили под кровать. Наседок учить не нужно было: они к своему сроку подходили к крыльцу, громким криком оглашали двор, ставя в известность всю округу – готовы!

Сделав свое дело, гуси просились на улицу. И так в течение 3-4 недель.

Мама каждый раз в гнезде оставляла только одно яйцо – первое. Остальные же помечала цифрой, обмакнув щепку в чернильницу, и аккуратно складывала в коробку, застеленную стеганой фуфайкой или старой теплой шалью. Когда гусыня подолгу оставалась в гнезде, по-особому щелкала клювом и усиленно утеплялась своим мягким пухом, становилось понятно: пришла пора на яйца садиться! Мама, помню, о чём-то шептала птице, подкладывая яйца под неё, гладила крылья, шейку, потом отодвигала плетёнку поглубже под кровать и опускала покрывало. Начиналось время ожидания чуда, появления пушистых комочков – гусят. В это время нам, детям, строго-настрого запрещалось заглядывать под койку или смотреть в окно с улицы: гусыня не захочет яйца высиживать, и тогда птенцы уже никогда не появятся – умрут…

Однажды бабушка нашу всеобщую любимицу – овечку Майю – нашла в сарае мертвой: животное, видимо, хотело полакомиться сеном из яслей, находящихся в загоне для телят, просунула голову между жердей, а обратно вытащить не сумела. У нее новорожденный ягненочек остался. Мы его назвали Ятим (сирота), носили на руках, кормили коровьим молоком из бутылочки с соской, а сестра Нурия ночью его с собой даже в постель умудрялась уложить  (зимой маленькие ягнята и даже теленок дома находились).

Деревня наша небольшая была – всего 22 двора. Летом в пастухи к нам никто не нанимался (какой заработок от небольшого стада?!), поэтому сельчане скот пасли сами – по очереди. За корову и телку по одному дню, еще один день за какое-то количество овец. Очередь превращаться в погонщиков скота подходила неожиданно быстро: за лето раза три-четыре приходилось деревенское  стадо пасти.  В хорошую погоду за табуном ходить – одно удовольствие! Но в нашу очередь довольно часто  приходилась непогода. Земляки в засушливые годы не то в шутку, не то всерьез просили: «Муса абзый, может, возьмёшься табун пасти, ведь без урожая и без сена останемся, дожди-то бывают только в твою очередь». Не знаю, простое совпадение это или мистика, но в день похорон нашего папы (это было 15 августа 1989 года) среди ясного неба вдруг появилась небольшая тучка и полилась мелким дождичком на иссохшую и потрескавшуюся от засухи землю. Казалось, небо плакало вместе с нами, прощаясь с человеком, который жил под ним, трудился, растил детей…

Наверное, в ту пору мне лет шесть было – не больше. За папой и моим братом Маратом, который старше меня на 3 года, на пастбище увязалась и я. Помню, пригнали мы тогда стадо на колхозное поле, с которого молодую кукурузу на силос убирали. Кормоуборочный комбайн скашивал стебли, измельчал их и тут же загружал в тележку трактора «Беларусь».

Коровы  разной масти, бычки, не обращая внимания на шум работающей техники, похрустывая сочной зеленью, паслись  на стерне. Молодые телята, задрав хвосты, носились по полю, а овцы, сбившись в кучу, спасались от надоедливых мух и овода. Маленькие кудрявые ягнята жалобно блеяли, бегая в поисках своих мам.

Многих бурёнок  я знала «в лицо» — они, как мне казалось, были очень похожи на своих  хозяек. Я стояла и наблюдала, как шершавым языком жадно хватала из-под ног  траву  наша Манька, низкорослая комолая корова, чем-то напоминающая маму – такая же маленькая,  степенная, медлительная. Чтобы не пугать скотину, свой пастуший посох – метровую палочку с палец толщиной – я спрятала за спину и тихонько, по шажку, приближалась к нашей кормилице. И вдруг слышу зычное: «Лови-и-и!»   В шагах тридцати от меня на границе еще не убранного кукурузного поля, пытаясь обратить мое внимание, кричит, показывая на что-то кнутом, мой брат: «Лови! Лови!»

Глянула: прямо на меня летит какой-то пушистый комочек серовато-бурого цвета. Я  и подумать не успела, размахнулась что было сил и  швырнула свое «оружие»  в сторону приближающегося ко мне зверька. Зайчонок, а это оказался маленький длинноухий заячий сынок (или дочка…),   через голову несколько раз перекувырнулся и растянулся плашмя на земле. Когда мы к нему подбежали, он уже мертвый лежал. Такой маленький… с детский кулачок… Я поверить не могла: он был мертв!  На шум  прибежал перепугавшийся насмерть папа, подумал, что я себе что-нибудь повредила. А я плачу — слезами умываюсь, пытаюсь  объяснить, что это я его, пушистика,  палкой убила… Папа трогает зайчонка, лапки проверяет – все цело.

Такое страшное горе охватило мое детское сердечко!

- Я убила! Я убила зайчика! – кричала я, стоя на четвереньках…

-Нет, нет! Ты никого не убивала! Просто зайчик очень сильно испугался, — утешал меня папа.

О том, что было дальше, я узнала уже позже из рассказов взрослых. Оказывается, я стала биться в истерике, меня рвало, а потом и вовсе я потеряла сознание в обмороке. Папа схватил меня в охапку — и  в деревню бежать! Дома меня привели в чувство, уложили в постель.  Рассказывали потом: я двое суток пролежала в полузабытьи, металась и в бреду повторяла одно и то же:

- Я зайчика убила!

Из соседней деревни, привозили фельдшера, бабушки не отходили от меня ни на минуту -  читали суры из Корана, молились на чётках…

Открыла глаза, оттого что мне в руки, лежащие поверх одеяла, вложили что-то теплое и пушистое. Я услышала папин голос:

- Посмотри, твой зайчик уже выздоровел! Он живой! И ты поправляйся, дочка!

То ли от радости, то ли от слабости (я же с того самого дня ничего не ела и не пила) я даже не обратила внимания на то, что заяц-то был совсем другого цвета, не серо-бурый, а какой-то трёхцветный. И, конечно, то, что это не заяц вовсе, а домашний кролик, я тоже не знала.

Узнав, отчего я заболела, крольчонка к нам  дядя Моисей из Ново-Федоровки привез – они с папой вместе в правлении колхоза работали. С этого дня я пошла на поправку. Со своей новой «игрушкой» я долго не расставалась: спала с ним, таскала повсюду с собой, кормила его из своей тарелки…

Прошло так много лет с тех пор, а ту детскую боль от вины в смерти маленького существа помню до сих пор.

Ф.Ситдикова. 2012 г.